Случайно наткнулась и на три дня ушла в прострацию. Пользователь ЖЖ публикует результаты изучения нескольких месяцев жизни М. Цветаевой, касающихся ее "отношений" с дочерьми. Тема подробно раскрывается в постах, с фактами, с обширными обсуждениями в комментариях. Здесь приведу лишь самое основное. Тронуло, если не сказать ЗАДЕЛО. Будет время - не поленитесь, прочтите: wyradhe.livejournal.com/58265.html wyradhe.livejournal.com/58571.html wyradhe.livejournal.com/58853.html wyradhe.livejournal.com/59035.html wyradhe.livejournal.com/59305.html wyradhe.livejournal.com/59626.html
14 ноября 1919 года. Цветаева отдает своих дочерей – семилетнюю любимую Алю и двухлетнюю нелюбимую Ирину – в Кунцевский детский приют. По ее мнению, прокормить их сама она не сможет так, как их прокормят в приюте (ложь; она могла их кормить даже не работая [за счет продажи вещей на рынке] куда лучше, чем их кормили в приюте - это признала она сама; поступать даже на легкую службу в учреждение за паек – у нее была такая возможность - она для их прокорма категорически не хотела, поскольку такую работу ненавидела; она даже не проверяла, как кормят в приюте; а в итоге ей все-таки пришлось кормить Алю у себя – и выкормила). Следует отметить, что отдавать в приют 1919 года ДВУХЛЕТНЕГО ребенка практически равносильно вынесению ему смертного приговора. Она не потрудилась ни проверить, каковы условия в Кунцевском приюте, до помещения туда дочерей, ни даже поехать лично помещать туда дочерей – передала их туда через третьих лиц. При этом она скрывала, что она их мать – притворилась, что она их крестная мать, а дети – сироты. Дочерям она наказала не говорить, чьи они дети, а на вопросы об этом попросту не отвечать. Те исполнили. В течение декады она и не думала заехать посмотреть, как там ее дети. При случайной встрече через десять дней с зав. приютом случайно же узнала, что Аля очень плачет и тоскует, и решила еще через два дня заехать. Цветаева все это время не приезжала и никаких известий Але не передавала, зато написала стихи о своей разлуке с дочерью. 24 ноября – 23 декабря ст.ст. Аля заболевает и месяц лежит больная в Кунцево. Цветаева за это время дважды навещает ее, и один раз привозит хину. Обещает всякий раз забрать, но ничего похожего делать не собирается. Касательно Ирины ничего даже и не обещает. Ирина своим чередом живет. 24 ноября 1919 года. В начале 20-х чисел ноября ст.ст. Цветаева подумывает о том, чтобы навестить Кунцево в следующую субботу (30 ноября) и пишет вечерами толстое письмо Але, где упоминает это намерение. 24 ноября ст.ст. Цветаеву случайно встретила в Лиге Спасения Детей заведующая Кунцевским приютом в сопровождении одной приютской девочки. Девочка сообщила Цветаевой, что Аля все скучает и плачет. Цветаева спешно собрала подарки – сломанный автомобиль, пустую клетку для белки и пр. - и передала заведующей вместе с толстым письмом Але, причем Цветаева и заведующая полностью сошлись на той мысли, что Ирина дефективна (она не была дефективна). 26 ноября Цветаева нашла заведующую приютом в Лиге Спасения Детей, встретившись с ней, как они и договорились в воскресенье. Заведующая сообщила ей, что Аля заболела, у нее температура и головная боль, и этим утром она была оставлена в постели. Цветаева в тот же день выехала в Кунцево и туда добралась в районе 17:00, но вечером проведать Алю не пошла - из-за темноты, а осталась ночевать у своей кунцевской знакомой Лидии Александровны. Тем временем Алю обрили и положили в отделении для больных (там все вперемешку – больные заразными болезнями, дефективные, включая ту же Ирину Эфрон, кто угодно). 28-го нoябpя 1919 г. Цветаева вновь дома в Москве, пишет в Кунцево Але письмо впрок, чтобы она прочитала его, когда вернется домой. Письмо не заканчивает, решение свое отменяет, вывозить Алю не едет ни в этот день, ни позже. Следующая неделя – никаких сдвигов. Цветаева не едет в Кунцево и никого не вывозит. Еще через десять дней Цветаева навещает наконец 16-17 декабря Алю. Дает ей хину. Опять обещает при расставании приехать за ней на следующий день и забрать домой. Опять и не думает исполнять. В первой половине (ст.ст.) января Цветаева все-таки вывозит Алю из Кунцева. Вывозит она ее не к себе в Москву; она поселяется с Алей в большой многолюдной квартире Жуковских – Герцык у В.А. Жуковской, которая, в частности, помогает ей ухаживать за Алей. Помогала Цветаевой в этом и Вера Эфрон. (И Вера, и Лиля Эфрон предлагали Цветаевой еще и то, что они заберут Ирину из приюта и будут ходить за ней сами, но… см. ниже).
К моменту вывоза из Кунцева Аля, то заболевая лихорадкой, то чуть выздоравливая, лежала в Кунцево (от момента заболевания лихорадкой) около полутора месяцев. Об Ирине речи не шло. Она тем временем уже основательно дошла. СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР ИРИНЕ ЭФРОН ПЕРЕДАН К ИСПОЛНЕНИЮ, поскольку ее Цветаева с самого начала даже и не собиралась вытаскивать из приюта, а теперь, увезя Алю, лишается малейшего стимула этот приют навещать. Следует иметь в виду, что Цветаева имела ПОЛНУЮ материальную возможность вытащить обеих. В самом начале 20-х чисел января по ст. ст. Аля становится практически здорова. В течение десяти дней температура невысокая (в начале февраля – 37), Цветаева оценивает ее состояние в эту декаду как «практически здорова». Никаких попыток навестить Кунцево и забрать Ирину она не предпринимает и не собирается. Справок о ней также не наводит. Она занята сбором книги своих стихотворений 1913-1915 года. В начале февраля по ст.ст. у Али неожиданно делается сильнейший жар – между 40 и 41 градусов; Цветаева решает, что это малярия (конечно, никакая это не малярия. Какая малярия в Москве в январе месяце? Похоже, что Цветаева просто выдумала этот диагноз для вящей экзотики). Цветаева и Жуковская ухаживают за Алей, прочие люди семьи Жуковских - Герцык, несомненно, не безучастны. Обратим внимание на то, что нагрузка по уходу за Алей на Цветаеву выпала такая, что вполне позволяет и письма аршинные писать, и книжки читать. И даже то, что она прекратила готовить свой сборник – это не по недостатку времени, а по ритуальным соображениям: не могу заниматься сборником, когда у дочери температура 40. «Я вопиюще одна» - прямое вранье: ей помогает Жуковская, в квартире полно народа, и еще неделю назад она жаловалась, что все время на людях в этой квартире. Пока Цветаева борется с третьим, самым тяжелым приступом лихорадки у Али, и пишет преобширные письма Звегинцевым, а также читает книги и по ритуальным соображениям воздерживается от трудов по составлению сборника, ибо не может наслаждаться, когда у Али температура 40, - 2 или 3 февраля в Кунцевском приюте от голода умирает Ирина Эфрон. А теперь один важный момент. Вера Эфрон, сестра Сергея Эфрона и тетка Ирины, давно предлагала Цветаевой, что она, Вера, поедет за Ириной и заберет ее СЕБЕ, раз уж Цветаевой она не нужна. А на худой конец привезет ее Цветаевой. На все это требовалось, естественно, согласие Цветаевой как матери. Цветаева наотрез отказалась, и специально просила общую знакомую «удержать Веру от поездки за Ириной». И вторая сестра Эфрона, Лиля Эфрон, предлагала Цветаевой, что она заберет Ирину к себе и будет выхаживать ее – Цветаева отказала и ей. Об этом известно из письма некоей Оболенской к М. Нахман, Оболенская считает, что оно и к лучшему, что Цветаева отказала, потому что все равно Ирину пришлось бы потом возвращать Цветаевой, а та все равно доехала бы ее до смерти: «Я понимаю огорчение Лили по поводу Ирины, но ведь спасти от смерти еще не значит облагодетельствовать: к чему жить было этому несчастному ребенку? Ведь навсегда ее Лиле бы не отдали. Лиля затратила бы последние силы только на отсрочку ее страданий. Нет: так лучше». Сама Цветаева о смерти Ирины Эфрон узнала случайно 7 февраля – зашла в Лигу Спасения Детей договариваться о санатории для Али (опять она куда-то хочет сплавить с рук тяжелобольную дочь! Какая, к чертовой матери, санатория в феврале 1920 года?! Недельку повыхаживала, значит, утомилась). А в Лиге ее встретили случайно находившиеся там люди из Кунцевского приюта и сказали, что Ирина умерла 3 числа. На похороны Цветаева не поехала, приводя этому два объяснения. Первое – что была занята с Алей (вранье: там кроме нее хватало людей), второе – что просто психологически не могла. Как писала Цветаева в своей записной книжке: «“Чудовищно? — Да, со стороны. Но Бог, видящий мое сердце, знает, что я не от равнодушия не поехала тогда в приют проститься с ней, а от того, что НЕ МОГЛА. (К живой не приехала...)”. Того же 7 числа Цветаева излила свой вариант души в письме к Звегинцевым. Здесь она пишет, что собиралась поехать за Ириной, когда Аля выздоровеет - и врет: если бы это было так, она забрала бы Ирину в ту декаду, когда Аля была практически здорова. Кроме того, Цветаева от избытка чувств не заметила, что в письме к Звегинцевым она врет на эту тему дважды, и при этом различным и несовместимым образом: в одном пассаже она пишет, что собиралась взять Ирину, когда Аля полностью выздоровеет, а в другом – что договорилась с какой-то «женщиной» о том, чтоб Ирину к ней привезли в воскресенье 9 февраля. Но Аля и близко не была тогда к выздоровлению! Аля выздоровела к концу февраля. По счастью, обошлось без санатории – если бы Цветаева исполнила свое страстное намерение свалить ее, больную, с плеч в доступную ей "санаторию" образца февраля 1920 года, то живой бы Аля оттуда не вернулась.
Из смерти Ирины Эфрон Марина Цветаева соорудила подобающий пир духа:
1) Але она потом наставительно говорила: "Ешь. Без фокусов. Пойми, что я спасла из двух – тебя, двух - не смогла. Тебя "выбрала". Ты выжила за счет Ирины." «Аля помнила это всегда» (Геворкян).
Разумеется, это вранье по факту - всё она могла. А что это такое по качеству – вбивать девочке 7 лет, что та выжила только за счет гибели сестры – о том умолчим в силу самоочевидности ответа.
Итак, для верности. Не было никакого одиночества в беде. Не было никакого двухмесячного ухода за тяжелобольной Алей: на момент смерти Ирины она ухаживала за тяжелобольной Алей дня два, а до того ухаживала за почти здоровой Алей еще две с половиной недели – и отнюдь не одна. Ей помогали Жуковская и Вера Эфрон, все это происходило в многолюдном доме, и уход за Алей не мешал ей приглашать гостей и составлять поэтические сборники. Прокормить обеих дочерей она целиком могла, даже не работая, а работать не хотела из принципа. Совмещать работу с уходом за Алей она могла отлично, так как ухаживала за Алей не она одна; работать она не желала и тогда, когда никто еще и не болел ничем. Никакой тяжелой болезни три месяца подряд у Али не было: она переболела до февраля дважды, и не очень сильно, раз уж выжила при этом в приюте без медпомощи, а вот в феврале действительно свалилась в третий раз с температурой 40, но Ирина умерла в самом начале этой болезни Али, если вообще не ДО ее начала. А до этого помощь Цветаевой Але, болевшей в Кунцево на гноище, в голоде, холоде и без всякой медпомощи, выразилась в следующем: за полтора месяца этой болезни Цветаева навестила Алю аж целых ПЯТЬ раз (четыре – на кусок дня, один – вечер одного дня и утро следующего) и по меньшей мере в один из этих пяти приездов привезла ей хину.
Вот так...
О "воспитании" Ирины (девочке 2 года): ...А на Ирину действовала, к сожалению, не только сама нелюбовь, а вещи много хуже. Кормила ее Цветаева плохо, иногда била, привязывала, чтобы та не ползала, когда голос подавала - прикрикивала и приколачивала (Ирина в результате вообще боялась рот раскрыть при матери); засовывала во что-то вроде мешка и по десять-двенадцать часов оттуда не вынимала, не обращая даже внимания на то, как там ребенок в эти десять-двенадцать часов естественные потребности справляет. И естественно, не общалась с ней и не ласкала ее. Когда ребенка так "воспитывают", как он может расти без отставания в развитии? Это еще счастливая железная эфроновская (или цветаевская) наследственность (дети МЦ были исключительно живучи) сказалась в том, что Ирина вообще дожила до конца 1919, и в приюте этом ухитрилась продержаться два с лишним месяца.
...Просто эту дочь Цветаева должна была нянчить прежде всего сама. Поскольку мать из нее была никакая, то дочь росла с отставаниями в развитии. Это Цветаеву злило еще больше. Но злило ее сначала прежде всего то, что с ней надо было возиться - как с любым грудным ребенком - да еще в трудных обстоятельствах. А потом ее злило то, что Ирина не гениальна в отличие от Али.
27 ноября около полудня Цветаева навещает Алю с неясной лихорадкой и видит Ирину. Убеждается, что в приюте царит тотальный голод и холод, а никакой реальной медпомощи не оказывают по неимению возможности. Нет не то что доктора, а даже и градусника. Страшная антисанитария. Цветаева ужасается. Ирина уже несколько истощена, страдает недержанием. Цветаева обещает Але немедленно забрать ее домой. Об Ирине у нее и речи нет (ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ КОНФИРМАЦИЯ СМЕРТНОГО ПРИГОВОРА ИРИНЕ ЭФРОН).
Описание этого дня в записных книжках МЦ:
«Выхожу на след утро [=27 ноября ст.ст.] в 11 ч.,— встала в 8 ч. и могла бы давно быть у Али, но отчасти страх, отчасти доводы Л А и Володи напиться чаю (моя вечная роковая вежливость) удерживают. Гляжу на бумажку — иду. (…) …приют. Вхожу. Кто-то из детей: — «А Ваша Аля заболела!» — «Знаю, вот я и приехала, проводите меня, пож, к ней». Идем по широкой темной желтой внутренней лестнице. Пахнет сосной. 2?ой этаж. Какая-то девочка бежит вперед: — «Аля! К тебе тетя приехала!» Вхожу. Множество постелей. Ничего не различаю. (Абсолютно близорука.) Вопль: — «Марина!» Всё еще ничего не видя, направляюсь в глубину комнаты, по голосу. Грязное страшное, нищенское ватное одеяло. Из-под него воспаленные ярко-красные от слез Алины огромные глаза. Лихорадочное лицо, всё в слезах. Бритая голова. Аля приподымается: вижу, что лежит в клетчатом своем шерстяном платье. — «Аля!!! Что с тобой?!» И она, кидаясь мне на грудь — рыдая: — «О Марина! Сколько несчастий! Сколько несчастий! Дети разорвали мою тетрадку — и крышку с той книги — с Вашей любимой — и я совсем не могу стоять!» Прижимаю ее к себе. Ничего не могу выговорить. Она плачет». … — «Алечка, успокойся, это ничего, это все ерунда, я возьму тебя отсюда.— Они всю ее разорвали?» — «Нет, только белые листы. Я так защищала! И крышку от той книги... Но тетрадку я связала веревкой»... Зовет надзирательницу — Лидию Конст — и умоляет ее принести тетрадку. Расспрашиваю надзир об Алиной болезни. (Забыла сказать, что больных очень много,— человек 15, по двое по трое в одной кровати.) Выясняется: др не был и не будет — слишком далёко — лекарств нет — градусника тоже. Рядом с Алей лежит стриженая девочка, лет пяти. Всё время делает под себя, неустанно стонет и мотает головой. Через кровать — два мальчика, головами врозь. Еще дальше — девочка с маленьким братом, Петей. Тут только замечаю мотающуюся Ирину. Грязное до нельзя розовое платье до пят, остриженая голова, худая вытянутая шея. Мотается между кроватями. — «Ирина!» — Подымаю , гляжу: нет, не по-правилась, пожалуй похудела. Лицо несколько другое,— еще серьезнее. Огромные темно-серо-зеленые глаза. Не улыбается. Волосы торчат ершом. — «Марина! Вы меня простите, но она ужасно похожа на тюленя! Ужасно!» говорит Аля. — «Она ужасно себя ведет,— и что у нее за привычка такая по ночам делать»,— жалуется Лидия Конст — «уж я ее и подымала, и сажала каждые полчаса,— нет,— раза три в ночь наделает, и стирать негде, водопровод испорчен.— То просится, а как посадишь «не надо!» И так кричит. И что она этим хочет сказать?! — А Вот старшая у Вас уж даже слишком развита,— как пишет! Это у нее вроде дневника ведь, я читала. Как она нашего Петушка описала!!!» Даю Але лепешку, Ирине картошку — Аля рассказывает, что Ирина ничего ни у кого, кроме Лидии Конст, из рук не берет. Дети дают, а она не трогает: стоит и смотрит. И еще: — «Ирина, дай картошку!» — «Моя картошина!» — «Ирина, дай Козловский совет!» — «Моя (!!!) Козловский савек!» и т. д. Дети Ирину не любят, дразнят. Когда ее хотят сажать на горшок, она бросается на пол и молотится головой. Постепенно понимаю ужас приюта: воды нет, дети — за неимением теплых вещей — не гуляют,— ни врача —ни лекарств — безумная грязь — полы, как сажа — лютый холод (отопление испорчено.) — Скоро обед.
Л Конст раскладывает: первое — на дне жидкой тарелки вода с несколькими листками капусты. Я глазам своим не верю. Второе: одна столовая (обыкнов) ложка чечевицы, потом «вдобавок» — вторая. Хлеба нет. И все. Дети, чтобы продлить удовольствие, едят чечевицу по зернышку. Во время раскладки в больничную комнату врываются здоровые «проверять»,— не утаила ли надзир ложки. Холодея, понимаю: да ведь это же — голод! Вот так рис и шоколад, кыми меня соблазнил Павлушков! (Врач, устроивший детей в приют). Ирина, почуяв мое присутствие, ведет себя скромно. Никаких «не дадо!» — (единств слово, кое она выучила в приюте) дает. сажать себя на горшок. Л Конст не нахвалится. — «Ирина, а это кто к тебе пришел?» Ирина, по обыкновению, взглянув на меня отвертывается. Молчит. Кормлю Алю сама. Ложки деревянные, огромные, никак не лезут в рот. Аля, несмотря на жар, ест с жадностью. — «Ну, а утром что дают?» — «Воду с молоком и полсушки,— иногда кусочек хлеба».— «А вечером?» — «Суп».— «Без хлеба?» — «Иногда с хлебом, только редко». Дети поменьше, съев, плачут.— «Есть хочется!» Алина соседка не переставая стонет.— «Что это она?» — «А ей есть хочется».— «И так всегда кормят?» — «Всегда». Гляжу в окно. Снег чуть померк, скоро стемнеет. La mort dans Ie coeur{Смерть. в сердце } — прощаюсь. Целую и крещу Алю.— «Алечка, не плачь, я завтра непременно приду. И увезу тебя отсюда!» Целую и крещу.— «Марина, не забудьте тетрадку! И книжки возьмите, а то дети их совсем растреплют». Выхожу. И опять аллея — красные столбы приюта — крещу их — и опять мостик — пруд — снега. Иду с чувством возрастающего ужаса, но боязнь сбиться с дороги несколько отвлекает. (…) И вот — большими снегами — одна — ноги болят — в сердце тоска смертная — иду. УЛ А в доме было уже темно. Я тихонечко взошла, села на стул и заплакала. Толстая Мария (прислуга из хорошего дома, меня презирающая) по приказанию Л А подала настои. Я сидела в темноте, не ела и плакала. Л А в соседней комнате разговаривала с Володей. Потом позвала меня: — «Ну что?» — «Кошмар».— Я ответила тихим голосом, чтобы не слышно было слез. — «Т е как?» — «Их там не кормят и не лечат — ни градусника — ни лекарств — ни врача. И не топлено. Ала умрет».
А как насчёт "Не судите?...". О-очень много читала о Цветаевой, о её детях, в т.ч. воспоминания Али и Георгия. Судить в итоге не берусь, причём чем больше читаю, тем меньше желание осудить. И Бунина не сужу, и Гумилёва.
(2):
Нюсечка Чаруся
Ну, тогда маньяков и убийц тоже судить не надо. У меня после этого только омерзение. Стихи на крови читать не хочу.
(3):
Нюсечка Anteya Сластена
Как мерзко... Я преклоняюсь пред талантом.... Талант, несомненно, скрашивает много отрицательного... Почитав это, я уже не вижу и гения - вижу лишь злодейство....
(6):
Eugenia Нюсечка GalAks Макс Teacher Сластена
Боюсь, что я тоже теперь, читая упоительные строки, не смогу не вспомнить представленную здесь информацию!!! Горький осадок, ничего не скажешь.
(4):
Eugenia Чаруся Слава axen
Девчонки, а я почему-то не сколько про Цветаеву, сколько про условия существования детей того времени. На секунду попыталась представить своих в подобных условиях.... -не могу и не хочу.
(3):
Нюсечка Слава Сластена
К сожалению, такие условия есть во все времена. Гнусность, по-моему, в том, что переносить голод и холод рядом с матерью - это совсем не то, что в приюте. А как мать может привязывать годовалого ребенка, сажать его на 10 часов в мешок, у меня в голове как-то не укладывается. Совсем.
(3):
Eugenia Нюсечка Слава
Мне кажется,что Цветаева была не совсем нормальна Я тоже не берусь ее судить... Бог ей судья... Ведь и кончила-то жизнь не, как нормальный человек своей смертью, а самоубийством... Но стихи действительно читать как-то уже не хочется
(2):
Слава Nezabudka
Галя,скажи пожалуйста, чей это ЖЖ? Я частенько читаю некоторые ЖЖ,есть любимые и свой есть. Обязательно когда будет время почитаю,но стоит ли автор доверия? Где он взял эту информацию?
В самом верху ссылки. В первом посте. Я так полагаю, что многое основано на личных записях МЦ, ее переписке и переписке людей, знавших ее. Ну, а вопрос доверия каждый решает сам
Пошла гулять по ссылкам
ответ пользователю GalAks
спасибо за приведённые факты - позволили по-другому взглянуть на творчество "гения".Где-то Бог наградил талантом, а чего-то для равновесия недодал.Я называю это "патология материнского инстинкта".А про мешок и пр.- вообще мерзость.
мда... до сих пор переваривается и все как-то не укладывается... гениальность гениальностью, но есть другой пример - как люди в блокаду выживали и деток спасали, а тут... ((((
(2):
GalAks Слава
Вот и я как прочитала... у меня теперь это засело в голове! .... Животные к своему потомству бережно относятся... Тьфу - одним словом ...
wyradhe.livejournal.com/58265.html
Я тоже не берусь ее судить... Бог ей судья... Ведь и кончила-то жизнь не, как нормальный человек своей смертью, а самоубийством... Но стихи действительно читать как-то уже не хочется 
![]:-)](pic/smile/14.gif)
.... Животные к своему потомству бережно относятся... Тьфу - одним словом 